" Верлен и Сезан"

Я стукаюсь о стол, о шкафа острия -  

четыре метра ежедневно мерь. 

Мне тесно здесь в отеле Istria -  

на коротышке rue Campagne - Premiere. 

Мне жмет. Парижская жизнь не про нас -  

в бульвары тоску рассыпай. 

Направо от нас - Boulevard Montparnasse, 

налево - Boulevard Raspail. 

Хожу и хожу, не щадя каблука,-  

хожу и ночь и день я,-  

хожу трафаретным поэтом, пока 

в глазах не встанут виденья. 

Туман - парикмахер, он делает гениев -  

загримировал одного бородой -  

Добрый вечер, m-r Тургенев. 

Добрый вечер, m-me Виардо. 

Пошел: "За что боролись? А Рудин?.. 

А вы, именье возьми подпальни..." 

Мне их разговор эмигрантский нуден, 

и юркаю в кафе от скульни. 

Да. Это он, вот эта сова -  

не тронул великого тлен. 

Приподнял шляпу: "Comment ca va, 

cher camarade Verlaine?"  

Откуда вас знаю? Вас знают все. 

И вот довелось состукаться. 

Лет сорок вы тянете свой абсент 

из тысячи репродукций. 

Я раньше вас почти не читал, 

а нынче - вышло из моды,-  

и рад бы прочесть - не поймешь ни черта: 

по-русски дрянь,- переводы. 

Не злитесь,- со мной, должно быть, и вы 

знакомы лишь понаслышке. 

Поговорим о пустяках путевых, 

о нашинском ремеслишке. 

Теперь плохие стихи - труха. 

Хороший - себе дороже. 

С хорошим и я б свои потроха 

сложил под забором тоже. 

Бумаги гладь облевывая 

пером, концом губы -  

поэт, как блядь рублевая, 

живет с словцом любым. 

Я жизнь отдать за сегодня рад. 

Какая это громада! 

Вы чуете слово - пролетариат? -  

ему грандиозное надо. 

Из кожи надо вылазить тут, 

а нас - к журнальчикам премией. 

Когда ж поймут, что поэзия - труд, 

что место нужно и время ей. 

"Лицом к деревне"- заданье дано,-  

за гусли, поэты-други! 

Поймите ж - лицо у меня одно -  

оно лицо, а не флюгер. 

А тут и ГУС отверзает уста: 

вопрос не решен. "Который? 

Поэт? Так ведь это ж - просто кустарь, 

простой кустарь, без мотора". 

Перо такому в язык вонзи, 

прибей к векам кунсткамер. 

Ты врешь. Еще не найден бензин, 

что движет сердец кусками. 

Идею нельзя замешать на воде. 

В воде отсыреет идейка. 

Поэт никогда и не жил без идей. 

Что я - попугай? индейка? 

К рабочему надо идти серьезней -  

недооценили их мы. 

Поэты, покайтесь, пока не поздно, 

во всех отглагольных рифмах. 

У нас поэт событья берет -  

спишет вчерашний гул, 

а надо рваться в завтра, вперед, 

чтоб брюки трещали в шагу. 

В садах коммуны вспомнят о барде -  

какие птицы зальются им? 

Что будет с веток товарищ Вардин 

рассвистывать свои резолюции?! 

За глотку возьмем. "Теперь поори, 

несбитая быта морда!" 

И вижу, зависть зажглась и горит 

в глазах моего натюрморта. 

И каплет с Верлена в стакан слеза. 

Он весь - как зуб на сверле. 

Тут к нам подходит Поль Сезан: 

"Я так напишу вас, Верлен". 

Он пишет. Смотрю, как краска свежа. 

Monsieur, простите вы меня, 

у нас старикам, как под хвост вожжа, 

бывало от вашего имени. 

Бывало - сезон, наш бог - Ван-Гог, 

другой сезон - Сезан. 

Теперь ушли от искусства вбок -  

не краску любят, а сан. 

Птенцы - у них молоко на губах,-  

а с детства к смирению падки. 

Большущее имя взяли АХРР, 

а чешут ответственным пятки. 

Небось не напишут мой портрет,-  

не трут понапрасну кисти. 

Ведь то же лицо как будто,- ан нет, 

рисуют кто поцекистей. 

Сезан остановился на линии, 

и весь размерсился - тронутый. 

Париж, фиолетовый, Париж в анилине, 

вставал за окном "Ротонды". 

1925