" Паломничество Чайльд Гарольда"

(гл. 3, 68) 

Lake Leman woos me with its crystal face,  

The mirror where the stars and mountains view  

The stillness of their aspect in each trace  

Its clear depth yields of their far height and hue: 

There is too much of man here, to look through 

With a fit mindt he might which I behold; 

But soon in me shall Loneliness renew 

Thoughts hid, but not less cherish'd than of old, 

Ere mingling with the herd had penn'd me in their fold. 

Но вот Леман раскинулся кристальный, 

И горы, звезды, синий свод над ним - 

Все отразилось в глубине зеркальной, 

Куда глядит, любуясь, пилигрим. 

Но человек тут слишком ощутим, 

А чувства вянут там, где люди рядом. 

Скорей же в горы, к высям ледяным, 

К тем мыслям, к тем возвышенным отрадам, 

Которым чужд я стал, живя с двуногим стадом.  

(гл. 3, 86) 

It is the hush of night, and all between  

Thy margin and the mountains, dusk, yet clear, 

Mellowed and mingling, yet distinctly seen, 

Save darken'd Jura, whose capt heights appear  

Precipitously steep; and drawing near, 

There breathes a living fragrance from the shore, 

Of flowers yet fresh with childhood; on the ear 

Drops the light drip of the suspended oar, 

Or chirps the grasshopped one good-night carol more; 

Нисходит ночь. В голубоватой мгле 

Меж берегом и цепью гор окрестной 

Еще все ясно видно на земле. 

Лишь Юра, в тень уйдя, стеной отвесной, 

Вся черная, пронзила свод небесный. 

Цветов неисчислимых аромат 

Восходит ввысь. Мелодией чудесной 

Разносится вечерний звон цикад, 

И волны шепчутся и плещут веслам в лад.  

(гл. 3, 93) 

And this is in the night: - Most glorious night!  

Thou wert not sent for slumber! let me be  

A sharer in thy fierce and far delight, -  

A portion of the tempest and of thee! 

How the lit lake shines, a phosphoric sea,  

And the big rain comes dancing to the earth! 

And now again 'tis black, - and now, the glee  

Of the loud hills shakes with its mountain-mirth,  

As if they did rejoice o'er a young earthquake's birth. 

Какая ночь! Великая, святая. 

Божественная ночь! Ты не для сна! 

Я пью блаженство грозового рая, 

Я бурей пьян, которой ты полна. 

О, как фосфоресцирует волна! 

Сверкая, пляшут капли дождевые. 

И снова тьма, и, вновь озарена, 

Гудит земля, безумствуют стихии, 

И сотрясают мир раскаты громовые.  

(гл. 3, 94) 

Now, where the swift Rhone cleaves his way between  

Heights which appear as lovers who have parted  

In hate, whose mining depths so intervene, 

That they can meet no more, though broken-hearted; 

Though in their souls, which thus each other thwarted, 

Love was the very root of the fond rage 

Which blighted their life's bloom, and then departed: -  

Itself expired, but leaving them an age  

Of years all winters, - war within themselves to wage. 

Здесь, между двух утесистых громад, 

Проложен путь беснующейся Роной. 

Утесы, как любовники, стоят, 

Когда они любовью оскорбленной 

И злобой, в пепле нежности рожденной, 

Как бездною, разделены навек, 

И май сердец, в цвету испепеленный, 

Две жизни ввергнул в вечный лед и снег 

И на сердечный ад изгнанников обрек.  

(гл. 3, 98) 

The morn is up again, the dewy morn, 

With breath all incense, and with cheek all bloom, 

Laughing the clouds away with playful scorn, 

And living as if earth contain'd no tomb, -  

And glowing into day: we may resume  

The march of our existence: and thus I, 

Still on thy shores, fair Leman! may find room 

And food for meditation, nor pass by 

Much, that may give us pause, if pondered fittingly. 

Восходит утро - утро все в росе, 

Душисто, ярко и, как розы, ало, 

И так живит, рассеяв тучи все, 

Как будто смерти на земле не стало. 

Но вот и день! И снова все сначала: 

Тропою жизни - дальше в путь крутой! 

Лемана зыбь, деревьев опахала - 

Все будит мысль и говорит с мечтой, 

Вливая в путника отраду и покой.  

(гл. 3, 105) 

Lausanne! and Ferney! ye have been the abodes 

Of names which unto you bequeath'd a name; 

Mortals, who sought and found, by dangerous roads, 

A path to perpetuity of fame: 

They were gigantic minds, and their steep aim, 

Was, Titan-like, on daring doubts to pile 

Thoughts which should call down thunder, and the flame 

Of Heaven, again assail'd, if Heaven the while 

On man and man's research could deign to more than smile. 

Лозанна и Ферней! Святой предел, 

Где двух титанов обитают тени, 

Где смертных вел тропой бессмертных дел 

На штурм небес отважившийся гений. 

Здесь разум на фундаменте сомнений 

Дерзнул создать мятежной мысли храм, 

И если гром не сжег ее творений, 

Так, значит, не впервые небесам 

Улыбкой отвечать на все угрозы нам.